Как Виталий Терлецкий бросил карьеру агронома и стал темной звездой мира инди-комиксов

«Запах фиников»

В первых числах декабря в Москве проходила очередная ярмарка Non/fiction, где мы в последний раз лично встретились с Виталием Терлецким. Гостиный двор представлял собой печальное зрелище: из региональных издательств мало кто нашел деньги, чтобы приехать, да и посетителей было немного — если не изменяет память, все были напуганы очередной волной пандемии.

Весной на Non/fiction под комиксы обустроили целую площадку. Теперь же издателей визуально-нарративных историй вновь загнали в их законное гетто — тесно сдвинутые столы-стенды на задворках российской книжной индустрии, за которыми стоят замученные продавцы, а среди них — Терлецкий в неизменной футболке с Фартзиллой. Если даже он скучает, то ничего хорошего не жди. Ничего хорошего и не происходит.

Обвешанная шоперами женщина рассматривает сумку с собачьей мордой и надписью по-корейски. Вероломно пытается купить ее почти за бесценок, но получает решительный отпор, и мы с Терлецким возвращаемся к важной дискуссии о том, как хорошо, что на свете есть Р. Л. Стайн, автор около 500 или 600 почти неотличимых друг от друга книг детских ужастиков.

Следующая посетительница присматривается к обложке для паспорта, но уходит с полным комплектом «Собакистана». И почему-то никто не интересуется главным, что он привез в Москву из Петербурга, — боди-хоррором «Отель „Лето“». На него я заранее написал настолько подобострастную рецензию, что воспринимаю как личное поражение то, с каким равнодушием взгляды покупателей скользят мимо обложки с мученицей, рыдающей кровавыми слезами. (Знал бы, лучше бы рецензировал экологически чистые шоперы.)

— Я сбегаю пообедать? Присмотришь за книжками?

— Да, конечно, — говорю я. — Беги.

Терлецкий зашнуровывает огромные клоунские ботинки, на одном из которых написано «Love», а на другом «Hate», хватает чучело хаски, с которым не расстается даже в самых дальних поездках, и действительно бежит под неодобрительные окрики продавцов интеллектуальной литературы.

Прошло четыре месяца, судьба приняла мелодраматический поворот. Мы с Терлецким говорим по телефону и смотрим на Арарат. Он — с турецкой стороны, я — с армянской. Будь мы любовниками, можно было бы снять претенциозное фестивальное кино, которое не получило бы ни одной награды. И назывался бы фильм как-нибудь соответствующе. «Запах фиников», например.

— Знаешь, мы так давно знакомы, — дышу я в трубку и на темном стекле появляется испарина, — и так много друг о друге знаем, но при этом не знаем ничего. Давай вспомним всю твою жизнь от рождения до этого момента.

— Да, самое время, — соглашается глубокий хриплый голос на том конце провода.