Рыжий, Вознесенский, Кирсанов: как Влад Паршин превращает в песни стихи любимых поэтов В своих проектах «Утро» и «Лето в городе»
В прошлый четверг вышел новый альбом группы «Утро» «Другое за другим». На нем ростовская группа в очередной раз показала мастер-класс в создании посконного русскоязычного пост-панка. Артем Макарский предлагает обратить внимание на то, как Влад Паршин, бессменный автор музыки и текстов «Утра», «Лета в городе», «Тэц» и Motorama обращается с чужими текстами — и превращает их в свои.
«Можно назвать это высказыванием, но коммуникация, производимая с его помощью, все равно получается достаточно скупой. Фотография, образ, мифология, которая, возможно, соотносится с „Утром“, — для кого-то, может, какие-то вещи будут в новинку, может, он и не думал, что такое есть или может соотноситься с нашей группой»: так Влад Паршин объяснял в интервью сайту FurFur, почему в паблике группы «Утро» часто появляются фотографии, фильмы и картины, которые связаны с музыкой группы лишь на эстетическом уровне. Действительно, обложки «Утра» и других проектов Паршина кажутся дополнительным ключом к пониманию мифологии, которая стоит за музыкой ростовских групп. Можно вспомнить и то, что для скачивания первого альбома «Утра» нужно было пройти на сайте, сейчас уже не функционирующем, целый лабиринт из разных культурных артефактов — от Тарковского, рассуждающего об «Андрее Рублеве», до крохотки Солженицына «Утро».
Паршин довольно по-разному использует чужой текст — подобно тому, как он использует для оформления своих релизов фотографии и картины зачастую не очень известных авторов (а в случае «Лета в городе» свои собственные). Обложки «Утра», сделанные Паршиным после возвращения группы в 2017 году, напоминают об альбомах, посвященных музейным экспонатам. А тексты песен, в основе которых лежит чужой текст — о домашней библиотеке. В обоих случаях автор делится с нами важными для него артефактами. Тот, кто захочет копать дальше, чуть больше узнает об истории, которая стоит за этими «экспонатами». Об этих артефактах и хочется поговорить — о той книжной полке, к которой время от времени обращается Паршин, с каждым годом все смелее вступая в диалог с запавшими в душу строчками. Начнем по хронологии — с первых записей группы «Лето в городе», тогда еще известной как «Берген Кремер».
«Лето в городе» — 1
«Танцуют лыжники»
Семен Кирсанов
Танцуют лыжники,
танцуют странно,
танцуют
в узком холле ресторана,
Сосредоточенно,
с серьезным видом
перед окном
с высокогорным видом,
Танцуют,
выворачивая ноги,
как ходят вверх,
взбираясь на отроги,
И ставят грузно
лыжные ботинки
под резкую мелодию
пластинки.
Их девушки,
качаемые румбой,
прижались к свитерам
из шерсти грубой.
Они на мощных шеях
повисают,
закрыв глаза,
как будто их спасают,
Как будто в лапах
медленного танца
им на всю жизнь
хотелось бы остаться,
Но все ж на шаг отходят,
недотроги,
с лицом
остерегающим и строгим.
В обтяжку брюки
на прямых фигурках,
лежат их руки
на альпийских куртках,
На их лежащие
у стен рюкзаки
нашиты
геральдические знаки
Канады, и Тироля, и Давоса…
Танцуют в городке
среди заносов.
И на простой
и пуританский танец
у стойки бара
смотрит чужестранец,
Из снеговой
приехавший России.
Он с добротой взирает
на простые
Движенья и объятья,
о которых
еще не знают
в северных просторах.
Танцуют лыжники,
танцуют в холле,
в Доббиако,
в Доломитовом Тироле.
«Лирика» («Человек на эскалаторе»)
Семен Кирсанов
Человек
стоял и плакал,
комкая конверт.
В сто
ступенек
эскалатор
вёз его наверх.
К подымавшимся
колоннам, к залу,
где светло,
люди разные
наклонно
плыли
из
метро.
Видел я:
земля уходит
из-под его ног.
Рядом плыл
на белом своде
мраморный
венок.
Он уже не в силах видеть
движущийся
зал.
Со слезами,
чтоб не выдать,
борются глаза.
Подойти?
Спросить:
«Что с вами?»
Просто ни к чему.
Неподвижными
словами
не помочь ему.
Может,
именно
ему-то
лирика нужна.
Скорой помощью,
в минуту,
подоспеть должна.
Пусть она
беду чужую,
тяжесть всех забот,
муку
самую большую
на себя возьмёт.
И поправит,
и поставит
ногу на порог,
и подняться
в жизнь
заставит
лестничками
строк.
В первых записях электронного проекта Паршина обращение к чужим текстам проявляется трижды — и если в первом случае это была кавер-версия на песню группы «Младшие братья», то «Человек на эскалаторе» и «Танцуют лыжники» спеты на стихи Семена Кирсанова. Паршин часто обращается к писателям, чьи жизнь и творчество пришлись на слом эпох — Кирсанов был учеником Маяковского и одним из последних футуристов, в молодости обожал Хлебникова, а в 1920 году вступил в «Коллектив поэтов», где, кроме него, были Багрицкий, Олеша, Катаев и Вера Инбер. Первый поэтический сборник Кирсанова «Прицел» носил подзаголовок «Рассказы в рифму», а по названиям его поэм — «Пятилетка», «Товарищ Маркс», «Поэма фронта», «Александр Матросов» — можно подумать, что Кирсанов продолжил линию Маяковского-агитатора.
Но это совсем не так — посмертная книга Кирсанова называлась «Циркач стиха»: он был мастером фонетики, любителем простых, но действенных игр со словами, он всегда старался смысл окрасить новыми красками. В жизни он в первую очередь искал лирику — и именно так, «Лирика», на самом деле называется «Человек на эскалаторе». В Сети можно с легкостью найти его собственное исполнение «Лирики», но от паршинского этот вариант крайне далек — Паршин своей интонацией делает историю более бытовой, менее пафосной, стараясь лирику воплотить в музыке.
«Лето в городе» — 2
«Жизнь моя…» («Самолет улетел»)
Семен Кирсанов
Жизнь моя,
ты прошла, ты прошла,
ты была не пуста, не пошла.
И сейчас ещё ты,
точно след, след ракетно светящихся лет.
Но сейчас ты не путь,
а пунктир
по дуге скоростного пути.
Самолёт улетел,
но светла в синеве меловая петля.
Но она расплылась и плывёт…
Вот и всё,
что оставил полёт.
«Сердце»
Семен Кирсанов
На яблоне
сердце повисло моё.
Осеннее мёрзлое яблоко
сквозной червоточиной
высверленное.
Но может случиться
немыслимое:
раскинется
райская ярмарка
с продажею всякого яркого.
В лотках —
плодородье бесчисленное.
Все яблоки —
с детскими ямками!
И вдруг ты заметишь
на ярмарке
моё — ни одной червоточины,
румянец,
не тронутый порчею.
И гладишь
рукою утончённой.
И нет —
не отбросила прочь его,
но яблоко
в радужных капельках
на ветке, увешанной листьями, —
моё —
выбираешь из прочего.
Но это же
чудо немыслимое!
Окончилась райская ярмарка.
На яблоне
сердце повисло моё —
осеннее мёрзлое яблоко.
«Эхо»
Эрвин Штриттматтер
Стоит только оторваться от дома — сразу ясно: Земля кругла
И по орбите ведома титанического узла.
Гигантская сила связи пронизала ее и нас.
Говори же «я» без боязни — и услышишь эхо
Тотчас.
Тотчас.
Стоит только оторваться от дома — сразу ясно: Земля кругла
И по орбите ведома титанического узла.
Безграничное действие эха, бесконечен космический век.
Всё в нем связано с человеком, он вершит здесь
Свой звёздный бег.
Свой звёздный бег.
Свой
Звёздный бег.
Свой
Свой бег.
«Небесный человек» («В небе»)
Андрей Вознесенский
Родился мальчик в самолете,
Застыли в небе два крыла.
Его в притихнувшем салоне
Бортпроводница приняла.
Родился мальчик в самолете,
Застыли в небе два крыла.
Его в притихнувшем салоне
Бортпроводница приняла.
Пусть ему медики запишут
«Место рождения — небеса».
Необъяснимое запомнят
Его небесные глаза.
Родился мальчик в самолете.
Родился мальчик в самолете.
Родился мальчик в самолете.
Родился мальчик в самолете.
«Это было никем не замечено»
Владимир Ковенацкий
Это было никем не замечено —
Появилась вдруг человечина
На блестящей витрине продмага.
Люди тешились нежностью вечера,
Льнули девушки к парням доверчиво,
Только я побелел, как бумага.
Если первый сборник «Лета в городе» включал в себя песни, записанные с 2012 по 2014 год, то второй вмещает в себя чуть более долгий срок, с 2015 по 2018-й. Кирсанов появляется и тут, и снова дважды — стоит отметить, что песня «Сердце» уже исполнялась раньше бардами, хотя Паршин, конечно, использует совсем другую интонацию и уж точно отличный темп. На сборнике есть и другие чужие тексты — самый заметный принадлежит Андрею Вознесенскому. Вознесенский, как известно, и сам писал тексты для музыкантов — наиболее известны его «Миллион алых роз» и «Песня на „бис“» Пугачевой, «Танец на барабане» Гнатюка и «Плачет девочка в автомате», которую большинство знает в исполнении Евгения Осина.
Нет ничего удивительного в том, как хорошо ложится его стихотворение «Небесный человек» на музыку — куда интереснее то, как Паршин его переделал. Для песни «В небе» он оставил лишь первые два четверостишия, убрав куда более бытовые фразы вроде «Он будет инженер-нефтяник. Он будет жен земных менять», а также заменил «Пусть ему в метрику запишут» на более вневременное «Пусть ему медики запишут» — тут очень заметно, что Паршин и в своих текстах старается максимально убрать приметы времени, при этом делая происходящее узнаваемым: например, «Смотрю боксерские бои. Весь вечер пью на свои» из песни «Уехать из города» могло быть сказано в какое угодно время и о каком угодно месте.
Еще два поэта, чьи стихи используются на втором «Лете в городе»: короткое, на шесть строчек, «Это было никем не замечено» Владимира Ковенацкого. Друг Мамлеева, с интересом изучавший Гурджиева, написал мрачный текст о том, как на прилавках появилась человечина, но это заметил только сам автор — Паршин лишь усилил впечатление от этих слов, повторив некоторые строчки дважды. Не менее потусторонним кажется и стихотворение «Эхо» поэта из ГДР Эрвина Штриттматтера, который у Паршина сокращен как «Е. Штритматтер» (что можно списать на огрехи перевода). Обычный, на первый взгляд, пример соцреалистической поэзии о космическом веке и земной орбите благодаря интонации Паршина кажется чем-то большим, чем воспевание выхода космонавтов в открытый космос — в его руках это превращается в песню о том, что есть вещи куда большие, чем мы сами. Не менее интересна фигура и переводчицы Штриттматтера, Ольги Татариновой — она и сама была поэтессой и основала литературную студию «Кипарисовый ларец».
«Утро» — «Третий альбом»
«Царь»
Народная («Голубиная книга»)
Который царь над царями царь?
Что за гора всем горам мать?
Который город всем городам отец?
Где та земля, всем землям мать?
Какое море всем морям мать?
Какое дерево всем деревья мать?
Который камень всем камням отец?
Который камень всем камням отец?
Где та река, всем рекам мать?
Что за трава всем травам мать?
Который зверь всем зверям отец?
Какая птица всем птицам мать?
Что за глава всем главам мать?
Какое море всем морям мать?
Который камень всем камням отец?
Который камень-камень всем камням отец?
Который царь над царями царь?
Что за гора всем горам мать?
Который город всем городам отец?
Где та земля, всем землям мать?
Какое море всем морям мать?
Какое дерево всем деревья мать?
Который камень всем камням отец?
Который камень всем камням отец?
Что за глава всем главам мать?
Какое море всем морям мать?
Который камень всем камням отец?
Который камень-камень всем камням отец?
«Мне снилось, что я спал»
Анри Мишо
Мне снилось, что я спал. Но я, конечно,
на этот счет не заблуждался, ведь я же знал,
что я уже проснулся, — и так, пока не просыпался
и не вспоминал, что спал. Но я, конечно,
и на этот счет не заблуждался, пока, заснув, не вспоминал,
что только что проснулся,
и что до этого мне снилось, что я спал.
Но я, конечно, и на этот тоже счет не заблуждался, пока,
совсем уже не веря ничему, не впился в ярости зубами в пальцы
и, несмотря на боль, не задался вопросом,
действительно ли я впиваюсь в пальцы,
или мне только снится, что я впиваюсь в пальцы,
по той причине, что не могу понять, действительно ли я проснулся
или я сплю и вижу сон, что я в отчаянье по той причине,
что не могу понять, действительно ли сплю
или мне только… то ль по той причине…
Так, от бессонницы к снова и снова напрасному сну,
я, ни на миг не умея забыться,
преследую успокоенье, которое в сущности вовсе не успокоенье,
в бдении, которое в сущности вовсе не бденье,
до бесконечности настороже,
не в состоянье спуститься по сходням,
хотя ступаю на тысячи их,
в ночи беспросветной
и тянущейся, как столетье,
в ночи проплывающей,
которой не видно конца.
На третьем альбоме группы «Утро» Паршин переходит к методу, при котором оригинальный чужой текст превращается в песню при помощи помещения отдельных строк в другой контекст — в выходных данных на Bandcamp это впоследствии будет названо «вольной нарезкой» (впрочем, на «Третьем альбоме», несмотря на свободное обращение с текстом, указано лишь авторство стихов). В песне «Мне снилось, что я спал» использовано стихотворение франко-бельгийского поэта Анри Мишо, специализировавшегося на не лишенной гротеска поэзии о снах и искажении реальности. Интересно, что на русский это стихотворение Мишо переводили дважды: Паршин выбирает вариант со строчкой «но я на этот счет не заблуждался» вместо второго — «но я, естественно, себе не доверял». Как мы видим, в первом случае у рассказчика куда больше уверенности в себе и сомнения вызывает реальность.
В песне «Царь» Паршин берет отрывок из «Голубиной книги», древнейшего текста, по поводу происхождения которого долгие годы идут споры. Самой популярной из версий считается та, в которой языческие верования славян были спрятаны в тексте под видом истории, основанной на христианской традиции. Текст оригинальной книги нигде не посмотреть — и та «Голубиная книга», которую мы можем прочесть сейчас, дошла до нас через устное творчество каликов, поющих странников. Естественно, в «Царе» отрывок из «Голубиной» приведен в соответствие современным нормам русского языка — но куда важнее то, что Паршин лишь задает в этом тексте вопросы, обращенные в оригинале к царю Давыду Евсеевичу. Самый загадочный вопрос, остающийся у Паршина без ответа, — «Какой камень всем камням отец?» — получает, например, такое продолжение: «Белый латырь-камень всем камням мати. На белом латыре на камени беседовал да опочив держал сам Исус Христос, Царь Небесный, с двунадесяти со апостолам, с двунадесяти со учителям; утвердил он веру на камени, распущал он книгу Голубиную по всей земле, по вселенныя, — потому латырь-камень всем камням мати».
«Лето в городе» — «На море»
«Сесть на корточки возле двери…» («На море»)
Борис Рыжий
Сесть на корточки возле двери в коридоре
и башку обхватить:
выход или не выход уехать на море,
на работу забить?
Ведь когда-то спасало: над синей волною
зеленела луна.
И, на голову выше, стояла с тобою,
и стройна, и умна.
Пограничники с вышки своей направляли,
суки, прожектора
и чужую любовь, гогоча, освещали.
Эта песня стара.
Это — «море волнуется — раз», в коридоре
самым пасмурным днем
то ли счастье свое полюби, то ли горе,
и вставай, и пойдем.
В магазине прикупим консервов и хлеба
и бутылку вина.
Не спасет тебя больше ни звездное небо,
ни морская волна.
Третий сборник «Лета в городе» еще ждет своего часа — да и после релиза второго вышло еще не так уж и много песен. Одна из них написана на стихи екатеринбургского поэта Бориса Рыжего — и претерпела радикальные изменения. Если у Рыжего в 2000 году никакое море не поможет сбежать от российских реалий, то у Паршина в 2019 году именно предчувствие скорой поездки и дает силы. Пожалуй, самое радикальное изменение — строчки Рыжего «Не спасет тебя больше ни звездное небо, ни морская волна» в песне превратились в «Надо мною звёздное небо, подо мной морская волна». Без строчки «Пограничники с вышки своей направляли, суки, прожектора» песня получается лишенной того тревожного опыта, что был у лирического героя уральского поэта. Кажется, что таким образом Паршин вступает в диалог с Рыжим — время изменилось, теперь снова можно поехать на море и на время не думать ни о чем.
ТЭЦ — «Видел я немало лошадей»
Владимир Ковенацкий
Видел я немало лошадей —
Верховых, рабочих и рысистых,
Беспородных и по крови чистых,
Повидал я в жизни лошадей.
Видел я немало и людей —
Пьяных, трезвых, мрачных и веселых,
В орденах, при кортике и голых —
Повидал я множество людей.
Сделать вывод я могу такой:
Я заметил, странствуя по свету:
Лошадей плохих на свете нету,
Человек бывает и плохой.
«ТЭЦ», проект Паршина куда более панковский, чем «Утро», и менее электронный, чем «Лето в городе», может похвастаться только одной песней на стихи другого автора — и тут он снова обращается к творчеству Владимира Ковенацкого. Главное изменение в тексте в очередной раз сделано для отсутствия привязки к определенному времени — там, где у Ковенацкого при описании людей использовалась фраза «в орденах, при кортике и голых», у Паршина первая часть превращается в «в пиджаках и голых». В остальном же текст о том, что лошади куда реже могут подвести, чем люди, нисколько не теряет в своей актуальности — стоит отметить также, что по сравнению с «Это было никем не замечено» в тексте Ковенацкого нет и намека на потусторонность; чистый реализм.
«Утро» — «Другое за другим»
«В вагоне» («Домой»)
Андрей Белый
Жандарма потертая форма,
Носильщики, слёзы. Свисток —
И тронулась плавно платформа;
Пропел в отдаленье рожок.
В пустое, в раздольное поле
Лечу, свою жизнь загубя:
Прости, не увижу я боле —
Прости, не увижу тебя!
На дальних обрывах откоса
Прошли — промерцали огни;
Мостом прогремели колеса...
Усни, моё сердце, усни!
Несётся за местностью местность
Летит: и летит — и летит.
Упорно в лицо неизвестность
Под дымной вуалью глядит.
Склонилась и шепчет: и слышит
Душа непонятную речь.
Пусть огненным золотом дышит
В поля паровозная печь.
Пусть в окнах шмели искряные
Проносятся в красных роях,
Знакомые лица, дневные,
Померкли в суровых тенях.
Упала оконная рама.
Очнулся — в окне суетня:
Платформа — и толстая дама
Картонками душит меня.
Котомки, солдатские ранцы
Мелькнули и скрылись... Ясней
Блесни, пролетающих станций
Зелёная россыпь огней!
«Знакомое поле» («Другое за другим»)
Николай Тряпкин
Знакомое поле, а в поле — траншеи да
рвы,
Засохшая глина да куст полумёртвой
травы.
Разбросаны трубы. Да вышки. Да снова —
быльё.
Знакомое поле — моё — и совсем не моё.
Усни, моя горечь, и память мою не
тревожь.
Пускай тут склонялась, как лебедь,
высокая рожь.
Пускай тут звенели овсы и гуляли стада.
Усни, моя горечь. Пусть вечная льётся
вода.
Железное поле. Железный и праведный
час.
Железные травы звенят под ногами у нас.
Железные своды над нами гудят на весу.
Железное поле. А поле — в железном
лесу.
Засохшая глина. Смола. Да забытый
бурав.
Огромные трубы лежат у глубоких канав.
Знакомые травы куда-то ушли в никуда.
А сверху над нами густые гудят провода.
Проснись, моё сердце, и слушай великий
хорал.
Пусть вечное Время гудит у безвестных
начал.
Пускай пролетает Другое вослед за
Другим,
А мы с тобой — только травинки под
ветром таким.
А мы с тобой только поверим в Рожденье
и Рост
И руки свои приготовим для новых
борозд.
И пусть залепечет над нами другая лоза,
А мы только вечному Солнцу посмотрим в
глаза.
Знакомое поле, а в поле — траншеи да
рвы.
Железные сосны — вершиной во мгле
синевы.
Железные своды над нами гудят на
весу…
И песня моя не пропала в железном лесу.
На новом альбоме «Утра» похожий диалог, который был у Паршина с Рыжим, происходит и с одним из главных модернистов русской литературы, Андреем Белым. Стихотворение «В вагоне», использованное в песне «Домой» в качестве основы первого куплета, посвящено художнице Татьяне Гиппиус и написано им во время поездки из Петербурга в Мюнхен: за границей писатель прожил с 1905 по 1907 год. Несмотря на время написания — 1905 год, — у Белого заметно предчувствие будущей Октябрьской революции и связанной с ней эмиграции: упоминаются тут и «солдатские ранцы», и «загубленная жизнь». У Паршина ничего этого нет и в помине — это песня не об отъезде, а о возвращении домой. Если Белый предчувствовал речь незнакомую, Паршин находится в ожидании знакомых слов. Белый ехал в неизвестность, Паршин стремится «известно куда».
К этому же методу, при котором «вольная нарезка» используется лишь для части песни, Паршин обращается и в заглавной «Другое за другим» — причем строчки, давшие песне название, взяты как раз из другого источника. Это стихотворение Николая Тряпкина «Знакомое поле», откуда Паршин берет четверостишие и слегка его переделывает. Тряпкин обращался к своему сердцу, а Паршин убирает это обращение, у поэта время гудит «у безвестных начал», а мы под ветром — «травинки», у музыканта же этот гул «у начала начал», а мы — «песчинки». Последнее изменение кажется самым значительным: Тряпкин, как и в большей части своего творчества, обращался к России не вечной, а настоящей, находящейся вокруг (с конца 90-х, впрочем, его стихи в том числе из-за антисемитизма стали печататься преимущественно в «Дне» и «Завтра»). Паршина же, кажется, разговор о том, где наше место в истории, волнует куда сильнее, чем травинки. Природы в его песнях тоже более чем достаточно, но есть ощущение, что его все же в первую очередь волнуют вечные вопросы и темы, на которые не всегда можно найти ответы в пределах песен.
Фотографии: обложка, 4 — «Камера Обскура», 1 — Wikimedia Commons / CC BY-SA 4.0, 2, 3 — «Культура.РФ», 5 — РИА «Новости»
