«Быт обычных людей»: Как жанр «Нового пейзажа» показывает Россию Фотографы против эстетики захолустья

— По моим ощущениям, интерес к «новому пейзажу» в России начался с пабликов во «ВКонтакте» типа «ЭСТЕТИКА ***** [ГЛУХОМАНИ]»? или «Кредит за 30 минут», вот и на вашу выставку в Екатеринбурге только в первую неделю пришли тысяча человек. Почему так происходит, откуда вдруг интерес к этой повседневности?

Петр: Это кумулятивный эффект. Идея этой выставки в той или иной форме возникла давно. Большая часть авторов начала снимать свои проекты еще в конце 2000-х. Интересно, что тогда же появился институт «Стрелка», который по большей части занимался исследованием городской среды. В то же время появляется массовое градозащитное движение: в 2009 году «Архнадзор» из аккаунта в ЖЖ превращается в мощное сообщество. И потом появляются паблики — свидетельство того, что интерес идет в массы. Наша выставка оказалась востребованной среди зрителей, и причину хорошо сформулировали школьники восьмого класса, которые написали в отзыве, что фотографии Александра Гронского и Максима Шера «очень романтичные» и «отражают быт обычных людей».

— А что в них романтичного?

Максим Шер (фотограф): Для меня это некая форма свободы. Если совсем на бытовом уровне, то это ощущение, что ты снимаешь, ни от кого не завися, и стараешься анализировать то, на что ты смотришь. На глубинном уровне это попытка создать свой язык.

Петр: При этом сейчас говорить о каком-то авторском языке невозможно. То, что раньше было языком, который автор вырабатывал годами, сейчас — фильтр в Instagram. Сейчас все больше появляется авторов, которые используют разные языки для разных проектов. Фотографический язык становится скорее средством, чем самоцелью. И это объединяет работы на выставке.

Крепостной театр — это очень хорошее определение для всего взгляда советской и русской культуры на российскую повседневность, а мы стараемся изменить свое мышление

— Как вы описываете предмет съемки? То есть в чем именно выражается этот «быт обычных людей»?

Петр: Предмет у всех разный. Когда я снимал свою серию, главным предметом съемки для меня была моя картина мира. Представление в виде фотографий возможных ситуаций, которые у меня есть в голове. Я снимал не то, что мне казалось необычным, а то, что уже есть у меня в голове. Когда я начинал этот проект, я назвал его «Проект про все», потому что я хотел снять, как выглядит все. Потом я ограничился Москвой, потому что понял, что все везде примерно похоже, но Москву я знаю лучше всего, потому что прожил здесь всю жизнь.

Это все то, что мы привыкли не замечать, но что составляет визуальные 99 % связок между важными событиями. Телефонные провода, столбы — вот это все неважное, из которого состоит наша жизнь.

— Или город?

Максим: Я бы сказал, наше представление о городе. У меня повседневного ландшафта вообще не было в голове. Все картинки, которые я видел до этого, — про достопримечательности. Повседневность была вычеркнута из репрезентации на 60−70 лет. Советская культура очень элитистская, она формировалась всегда людьми, входившими в очень узкий круг придворной культуры, которая тоже никогда не обращала внимания на повседневность и одновременно формировала отвращение к ней. У меня это тоже было, потому что я вырос в этой культуре. Потом у меня изменились представления о нашем ландшафте и о том, как культура должна работать. Кто-то сказал, что у одного режиссера, что не фильм, так крепостной театр. Вот это очень хорошее определение для всего взгляда советской и русской культуры на российскую повседневность. Я бы хотел избежать вот этого крепостного театра. В этом проекте мы стараемся изменить свое мышление, и это вызывает живой отклик. Люди начинают спорить: «А где это снято?» Кто-то говорит, что это снято в Сызрани, хотя это никакая не Сызрань.

Настя: То есть это повседневность, снятая через отстранение и таким образом возвращенная к зрителю. Она вынута из контекста и помещена в книгу или на выставку. И так появляется дистанция, которая позволяет рассмотреть эту повседневность. Фотография — это статичное изображение, которое гораздо легче анализировать. Я, как снявший много интерьеров, могу сказать, что только на фотографии я замечаю розетки. А если мы заходим в комнату, то их не видим. На всех фотографиях, которые были на выставке, для авторов изображенное важнее формы. То есть форма намеренно максимально доступна, нет фотографических приемов, которые дают какую-то заданность. Это максимально нейтральный язык. Это просто подходящая форма для того, чтобы передать ландшафт города.

Петр: Это можно сравнить с тем, что было в Америке во второй половине XX века. Тогда рождение отстраненной, нейтральной фотографии случилось из-за переизбытка изображений. И экспрессивное изображение начинает ассоциироваться с коммерческим, рекламным. И в какой-то степени у нас происходит то же самое сейчас. Это вызвано бумом независимых изданий после 1991 года, рекламой, которая возникла в огромном количестве. Появляется переизбыток коммерческих изображений в жизни человека. Поэтому такая нейтральная фотография становится более востребованной, к тому же люди сейчас обладают большей визуальной грамотностью и привычкой рассматривать изображения — из-за развития Instagram и того, что фотография становится разговорным языком.

Важно выйти из парадигмы «нравится / не нравится» — потому что это персональный ад

— Закладывали ли вы критический взгляд на действительность в свой проект и насколько вам близок такой взгляд? То есть для вас это «Эстетика ***** [глухомани]»?

Петр: Когда я начинал снимать свой проект, у меня было ощущение любви и необычайного интереса ко всему, что я видел. Я закладывал какую-то критику, но не в тех местах, где ее можно увидеть. Мне было наиболее интересно демонстрировать безоценочность своего взгляда и давать возможность зрителю выносить оценки.

Настя: Когда я делаю проект, мне очень важно выйти из парадигмы «нравится / не нравится», потому что это персональный ад. При этом проект «Аркадия», который представлен на выставке, получился критическим. Это история о постсоветском городе, которую я снимала в Тольятти. Наше городское планирование отличается от мирового. Советское планирование велось директивами сверху: земли было много, участки между домами закладывались большими, между ними было заложено благоустройство, то есть озеленение. И по прошествии 60 лет при смене индустриальной экономики в постиндустриальную это озеленение стало захватывать наши дворы.  

Это часть нашей повседневной среды, однако именно в этом заключается разительное отличие от западного города, где есть небольшой парк внутри двора, но, как правило, без деревьев в силу того, что цена на землю внутри города очень дорогая. У нас же кварталы полностью захвачены зеленью, и я фиксирую эту особенность, которую мы не замечаем. Эти деревья — и свидетели, и участники перемен, которые происходили в обществе. Я начала снимать в Тольятти, в Новом городе, потому что это район, спланированный и построенный с нуля. Там была передовая программа озеленения. Благодаря хорошему климату Тольятти покрылся зеленью и стал даже не городом-садом, а городом-лесом. Там это более проявлено, чем в других городах, поэтому мне было легче начать оттуда. Но в дальнейшем я планирую снять разные города на постсоветской территории.

По сути, в «Аркадии» получилась критика благоустройства, которое было в ходу 50 лет назад. А еще у меня случайно появился второй вектор критики современного урбанизма, что все пространства должны быть освоены. Как раз моя история про то, как прекрасны неосвоенные пространства и те места в городе, где мы можем быть предоставлены сами себе. И над нами не довлеет какая-то коммерческая составляющая: нас не тревожат яркие образы и мы не должны в этом месте с кем-то общаться, играть в игры, идти в коворкинг. А мы можем просто сидеть курить на лавочке и смотреть, как цветет липа. И все. Это среда, которая мне очень нравится и не требует вовлечения. Она абсолютно не агрессивна, ее пока не замостили плиткой и не поставили фонари. Мне кажется, это места вдохновения в современном городе.

Максим: Критика присутствует, и это критика распространенного взгляда. Вот в названии паблика «Эстетика ***** [глухомани]» зашит некоторый (терпеть не могу это словосочетание) культурный код, отношение к этому. Оно сразу манифестируется. Вот ***** [глухомань], а мы не в *****.

Петр: А мне кажется, что, наоборот, авторы манифестируют, что они в *****.

Максим: Хорошо, они сами манифестируют, что они в *****. Но это сбивает с толку. Мешает критическому взгляду. Но критическому не в смысле медийному, а имеющему отношение к попыткам разобраться как, что, почему, откуда что взялось, как все работает. К разговору об идентичностях, которые тоже захватили умы. Эта идентичность стала товаром своего рода. В наших проектах этого нет. Происходит смещение оптики с карнавала, балагана, образов балалайки, матрешки, самовара, которые присутствуют на российской культурной продукции, которая выходит с постсоветского пространства в мировое. Мы как раз пытаемся от всего этого уйти и фиксировать взгляд на повседневности. Когда ты смотришь таким взглядом на другие территории, смещая взгляд с достопримечательностей на повседневное, то как-то все уравнивается. Это и есть критический взгляд. Этот взгляд критически воспринимает все вообще, без учета политической конъюнктуры.

Петр: Здесь слово «критика» употребляется не в значении оценки, а в значении анализа. Это применимо ко всем проектам, которые в этой выставке участвуют.

Максим: Да, даже фотография разбитой машины на четырех столбах Саши Гронского, несмотря на свою плакатность, аналитична. Такие инсталляции — это некая практика, которая существует в ГИБДД. ГИБДД ставит разбитые машины, чтобы водители видели и сбрасывали скорость. У меня такой взгляд выработался, антиромантический — во всем видеть манифестацию каких-то процессов, социальных практик.

Еще одна наша цель — демифологизация пространства. У нас вообще вся культура крайне мифологизирована. Мне кажется важным избавиться от этого взгляда и исследовать культуру аналитически. Это не моя фраза, но я очень люблю ее повторять: «В нашей культуре очень много литературы и мало отстраненного анализа». Слишком много литературы, а литература — это миф. Поскольку журналистика неотрывно связана с историей литературы, она постоянно воспроизводит эти литературные мифы. На политику теперь смотрят сквозь призму Пелевина или Достоевского, хотя есть языки политической науки. И только последние несколько лет анализ политики происходит с точки зрения политической науки, а не литературщины. То же самое касается и ландшафта. Ландшафт — это просто результат политических, экономических, социальных процессов. Нам это интересно исследовать, вот мы этим и занимаемся. Без песен и плясок.

— Вы хотели бы на него ответить?

Настя: Нет, просто это очень ожидаемый вопрос.

Максим: Этот вопрос звучал на выставке New Topographics в 1975 году, с которого, отчасти, началось вот это вот. Среди отзывов зрителей как раз был вопрос: «Зачем это снимать? Это же и так понятно». Тогда выставка вписала в современное искусство фотографию.

— Своими фотографиями, мне кажется, вы начинаете придавать окружающей действительности какую-то ценность, которой, возможно, раньше у нее не было.

Максим: В нашей культуре до сих пор доминирует взгляд на ландшафт и вообще пейзаж как что-то прекрасное. То, что вызывает отраду. А такой пейзаж — это вроде как не пейзаж. Но это действительно не пейзаж в классическом смысле. Мне больше нравится слово ландшафт — оно более приземленное.

— Вы начали с Екатеринбурга и показывали эту выставку сначала в регионах — Красноярске, Перми, Тюмени, а потом только в Москве. Почему именно так?

Настя: Все эти проекты, кроме одного, сняты в регионах. И нам показалось отличной идеей показать их в первую очередь в регионах, там, где мы снимали. Очень хотелось сделать выставку не для художественного сообщества, а для людей, которые живут в этих пейзажах, ландшафтах.

Максим: Московский взгляд — всегда сверху вниз. Если мы предъявляем сначала это в Москве, получается, что мы опять показываем, какая экзотическая, варварская территория за МКАД. А это в корне неправильный посыл.

Фотографии: обложка – Сергей Новиков / Фонд культуры «Екатерина», 1, 2 – Александр Гронский /Фонд культуры «Екатерина», 3, 4, 5 – Анастасия Цайдер / Фонд культуры «Екатерина», 6, 7, 8 – Максим Шер / Фонд культуры «Екатерина»