Разговоры на званом ужине: Люди, которые начали Гостями первого ужина в баре Strelka стали авторы новых успешных проектов и стартапов. The Village публикует самые интересные моменты разговора. Ужины в баре Strelka. Inspired by Grey Goose.

28 июля состоялся первый из 12 тематических ужинов, которые бар Strelka проводит совместно с The Village. Задача этого проекта — собрать за одним столом профессионалов из разных сфер жизни и дать им возможность обсудить то, что их действительно волнует, не ограничивая тематическими рамками. На первом ужине собрались люди, не побоявшиеся начать свое дело в Москве. За вкусным ужином гости нащупывали общие радости и проблемы, с которыми сталкивается бизнес, и обсуждали московскую атмосферу и среду в целом. The Village публикует самые интересные моменты разговора.

УЧАСТНИКИ УЖИНА:

Мазуренко: Позвольте мне начать. Мы предложили The Village делать этот проект, но не просто как званые ужины, а, скорее, чтобы вспомнить, как это было в Серебряном веке, когда Москва была небольшим мегаполисом, по сути — маленьким уездным городком. Давайте притворимся, что каждые две недели в Москве появляется некий званый гость, и все Замоскворечье начинает трещать о том, что хочет его пригласить к себе домой.

Аметов: Сегодняшняя тема — предпринимательство и начинания, и мы позвали вас, потому что вы в разных областях что-то начали и развиваете. Нам хотелось выявить какие-то основные мысли, связанные с предпринимательством.

Мазуренко: У каждого из вас есть определенный жизненный опыт, и было бы очень круто им поделиться, узнать, чем мы похожи, чем отличаемся, и почему некоторые набираются храбрости что-то делать, а другие до конца думают, что у них не получится, это плохо, не круто, их засмеют и так далее. Вот, например, все ли из здесь присутствующих получили образование в России?

Степанов: Правильный вопрос: «Все ли из здесь присутствующих получили образование?»

Мазуренко: А когда ты понял, что образование нерелевантно тому, чем ты занимаешься?

Степанов: Где-то на рубеже 9-10 классов я не смог себе ответить на вопрос «зачем». Тем не менее, я поступил в университет. Зачем? Чтобы не попасть в армию. Когда выяснилось, что в армию я могу не идти, университет я бросил.

Масолова: Часто среди отличников тоже есть high-acheiver-ы, люди, которые стремятся во всем выигрывать и быть первыми. Из них позже тоже вырастают предприниматели. У меня, например, медали, все как положено, я выиграла кучу олимпиад.

Даниил Либерман: Сначала мы учились очень хорошо, потом к 8-9 классам мы скатились к абсолютным двоечникам — нам просто было скучно. Где-то в 6-м классе мы поняли, что прочитали все учебники наперед на несколько классов, и все остальное — это просто вопрос дисциплины.

Давид Либерман: Ну, а где-то в 9 классе мы просто взломали для себя эту систему. Если ты понимаешь, что на самом деле тебе не нужно вообще ничего знать, чтобы получать хорошие оценки, то дальше ты получаешь тот аттестат, который хочешь. Оценки зависят от отношений с преподавателем. Я думаю, это умение выстраивать отношения отчасти перенеслось в нашу дальнейшую жизнь и используется в бизнесе.

Мазуренко: А были ли у вас какие-нибудь предпосылки в детстве, чтобы начать заниматься тем, чем вы сейчас занимаетесь?

Самолетов: Я пошел работать официантом в 96-м году. Просто в ресторан в Москве — он назывался «Старая площадь» — очень смешное место, очень странное. Потом я просто двигался из ресторана в ресторан, — предпосылок из школы у меня не было никаких. Я просто пошел работать, потому что мне нужны были деньги.

Мазуренко: Но откуда у вас появилась эта открытость ко внешним влияниям и фильтр, который говорит: это круто, а это — не круто? Почему, начиная работать в «Старой площади», вы не открыли такую же «Старую площадь»?

Самолетов: Это все немного не про деньги. Как бы это странно ни звучало, я не отдаю себе отчета в том, что мы работаем, чтобы зарабатывать. И у меня есть уверенность, что если ты делаешь что-то хорошо и делаешь это на протяжении какого-то довольно длительного отрезка времени, то все получится, и деньги придут, и все остальное. Если ты знаешь, что ты хочешь делать, и делаешь это — все становится хорошо.

Мазуренко: По сути, обладая дисциплиной и пониманием того, чего ты хочешь, можно добиться положительного результата?

Самолетов: По сути, понимаешь, я продолжаю работать в своем ресторане официантом, и для меня это никогда не было зазорным. Я никогда не приходил на работу с ощущением, что делаю что-то противоестественное. Мне всегда это нравилось.

Степанов: Мне кажется, это одно из немногих мест в Москве, в котором люди занимаются сутью дела: им нравится принимать гостей, нравится угощать, и они это делают не для того чтобы заработать денег и купить квартиру, машину или другой ресторан. Мне это очень понятно. Если бы у меня была цель деньги зарабатывать — я бы в какую-нибудь нефтяную компанию устроился, думаю, я бы смог.

Мазуренко: А кто общается со своими одноклассниками? Чем они занимаются?

Масолова: Один человек в бизнесе, остальные — наемные работники. Причем родители всех тех, кто пошел в бизнес, — чаще всего отец — были предпринимателями. То есть ты видишь перед собой этот пример, видишь, как папа разговаривает по телефону, что он приказывает, а ему никто ничего не говорит. И процесс действительно должен переть. Я не верю, что компания может получиться, если человек просто хочет заработать денег. Должен нравиться процесс.

 Аметов: Давид, Даниил, а почему вы не пошли в науку?

Давид Либерман: У нас родители профессора, наш папа сделал за свою жизнь несколько, как мы считаем, великих открытий. И каждый раз между открытием и признанием этого открытия проходило минимум 25 лет. Если ты делаешь это плохо — то ты в принципе постоянно чем-то занимаешься, у тебя есть какие-то ачивменты, постоянно даже какую-то зарплату получаешь. А если ты делаешь это хорошо, если делаешь какие-то великие вещи, то от момента того, что ты их делаешь, до признания проходит такой гигантский период времени, что это невозможно. Поэтому мы решили, что лучше пойти в бизнес, заработать достаточно денег, а потом просто все изобретения, которые наш папа заложил еще в 86-м году, сделать самим без какого-либо желания признания.

Аметов: Ты хочешь заработать денег и инвестировать их в научные исследования?

Давид Либерман: Понимаешь, инвестировать деньги в науку невозможно. Инвестиции — это когда ты их возвращаешь. А когда у тебя 25 лет, и когда в основном результатом труда пользуешься не ты, а все остальные... я думаю, это, скорее, искусство. Мне, например, понимание, что вне зависимости от того, что твое открытие может изменить весь мир, оно начнет употребляться так нескоро, больше грусти приносит, чем радости.

Степанов: А мне кажется, одной из причин финансового кризиса, который недавно произошел, стало то, что у всех был очень короткий горизонт планирования: «Ради чего я все это делаю? Ну, там, раздаю кредиты? Ради того, чтобы в конце года бонус получить. А как те люди, которым я дал кредит, будут эти деньги возвращать — с этим будет другое поколение менеджеров разбираться».

«Вообще, от соблюдения законов появляется невероятное чувство удовлетворенности и социальной справедливости».

Мазуренко: К нам в Стрелку часто приходят люди в поисках работы. Они говорят: все, что вы делаете, очень круто, мы тоже хотим. Ты видишь в их глазах много энергии и то, что они что-то могут, но от вопроса: «чем бы вы хотели заниматься?» все эти люди впадают в ступор. Они все хотят работать, но не знают, чего именно хотят.

Степанов: Они знают, просто не могут это вербализовать. Если они приходят к вам, а не в ресторан «Старая площадь» — они знают, чего хотят.

Мазуренко: В России вообще четко знают, чего хотят, только экономисты и юристы. И есть экономически-юридический факультет, который помогает тебе сначала наворовать, а потом не сесть в тюрьму. Кстати, вы платите налоги?

Степанов: Да. Вообще, от соблюдения законов в России появляется невероятное чувство самоудовлетворенности и социальной справедливости.

Давид Либерман: А у меня каждый раз, когда я плачу налоги, а потом еду по Воробьевым горам и вижу, что там перекладывают плиточку, возникает чувство социальной несправедливости. Потому что я понимаю, что я минимум сто долларов в эту плиточку положил. Как только я пересчитал, сколько мы платим налогов за наш топ-менеджмент, то понял, что это во много раз больше среднего ВВП на душу населения.

Аметов: В США человек сам платит налоги и понимает, сколько он заплатил, а в России люди не знают, сколько платят. Здесь ты платишь человеку зарплату, платишь за него налог, а он вообще не понимает, сколько государству денег отдает.

Мазуренко: Есть калькулятор в Интернете, в котором я вбил свою зарплату и понял, что на самом деле я плачу до*уя.

Самолетов: Возвращаясь к теме нашего разговора, я хочу сказать: мы сейчас живем в абсолютно новом пространстве для ведения бизнеса, и это пространство очень благоприятно. Вот эти «умения хорошо начать», которые мы обсуждаем, — плод последних 3-5 лет. Определенное количество людей знают, где взять деньги. Они могут одолжить их у родителей (и в этом нет ничего плохого) и сделать что-то хорошее, потому что пора.

На самом деле, когда я шел сюда и думал, о чем мы будем говорить, мне хотелось, с одной стороны, снизить градус пафоса: мол, мы офигенно крутые ребята, сделали что-то, что нравится людям, и деньги зарабатываем. А с другой стороны, была идея, что одна из целей нашей встречи — просто сказать людям, что в существующих условиях нужно самому браться за дело, делать его так, как ты считаешь правильным. И тогда, во-первых, ты сделаешь немного лучше ландшафт, а во-вторых, тебе будет приятно. Мы открыли кафе, и про нас сразу написала «Афиша»: мол, вот какие странные парни.

Степанов: Мы друг друга поддерживаем.

Мазуренко: А почему мы не рады другим? Тому же ресторану «Старая площадь»?

Степанов: Потому что у нас такие родители, какие есть, потому что мы читали те книжки, которые читали, смотрели те фильмы, которые смотрели, — это жизненный опыт, который нас сформировал.

Сартан: Я вообще это называю затыканием дырок. Одни люди делают проекты, чтобы сделать хорошо и себе, и окружающим, а другие — с расчетом заткнуть эти дырки.

Степанов: Ну почему. Вот Стас Михайлов, думаю, — очень искренний проект.

Самолетов: Но с другой стороны он тоже молодец. Он делает то, во что верит, и делает это для круга людей, которые считают, что это прекрасно. И это нормально. Должно быть по-разному, мы же мультикультурное общество.

Степанов: А дальше уже  вопрос в том, кто насколько хорош в вовлечении. И в этом смысле мы думаем про Пикник «Афиши» как про камень, брошенный в воду, камень, от которого расходятся круги. У меня есть два маркера успешности Пикника: первый — число нетипичных для Пикника посетителей, второе — какое количество звонков из префектур и прокуратур я получаю с просьбами о билетах. Самое главное для меня, чтобы то, что мы делаем, выходило за пределы нашего ближнего круга, увлекало людей, которые сейчас не с нами.

«Когда мы говорим о нехватке профессионалов, мы говорим о том, что люди не умеют получать удовольствие. Потому что если ты не умеешь получать удовольствие — это никому не надо».

Самолетов: Причем все, что мы делаем — это не вопрос больших стартовых денег и больших рисков. У нас меняется отношение к жизни и к работе, потому что раньше все было по-другому. Родители же до сих пор парятся: военный билет, трудовая книжка. А сейчас по-другому, и очень здорово, что мы — часть процесса. Мы понимаем, что не сильно рискуем. Делаем просто, получилось — здорово.

Мазуренко: Про это «меняется» — вопрос к Яне. Люди, разделяющие эти принципы, — они заметны?

Каплан: Однозначно. Я ровно по этим принципам и набирала себе команду. Я выросла в Америке, в России у меня не было cтартаперов-френдов. Я стала искать и оказалось, что здесь много прекрасных людей. Я нашла команду, с которой мы работаем по 12-16 часов в день, и никто не жалуется. Если ты не находишь команду, близкую по духу, — бизнес невозможен.

Мазуренко: А что больше всего мешает вашей работе в Москве?

Аметов: Больше всего мешает нехватка людей. Очень трудно найти профессионалов в определенных областях.

Самолетов: Вот это, ребята, вам вызов такой. Поскольку вы отвечаете за тренды, надо вернуть образ всяким классным профессиям. Например, я захожу в булочную, вижу девушку, которая продает булочки, и не чувствую того романтического флера, который должен окружать ее. Девочка продает булочки: где Амели? Где все эти дела? Когда мы говорим о нехватке профессионалов, мы говорим о том, что люди не умеют получать удовольствие. Потому что если ты не умеешь получать удовольствие — это никому не надо.

Мазуренко: К вопросу о долгосрочной перспективе. Когда выхлоп находится так далеко в перспективе — что наделяет вас драйвом?

Давид: На самом деле, мы просто нечестно поступаем, потому что у нас есть мечта.

Даниил: И она так далеко, что все эти пять лет — тьфу. Но когда у тебя есть единомышненник с той же самой идеей, ты можешь находиться в этом состоянии сколь угодно долго.

Аметов: Вот все говорят про мечту, и что, тут нет ни одного предпринимателя, который был бы про жажду наживы, чистогана?

Даниил: Ну, мы хотим изменить мир, с одной стороны, а с другой — мы считаем, что нам это приносит большую наживу.

Аметов: А почему вы не побоялись открыть бизнес свой?

Сартан: Я вообще не верю в то, что бояться может быть продуктивно. В английском языке есть два разных понятия — бояться и волноваться. Волноваться — это хорошо, это продуктивно. Бояться — непродуктивно.

Мазуренко: Волноваться — это сопереживать. Когда ты любому делу сопереживаешь, все у тебя получается хорошо. А если ты не сопереживаешь всему чему угодно — получается полное говно.

Сартан: Если ты любишь то, что ты делаешь, — красивую историю можно сделать из чего угодно.

Аметов: Есть вопрос, который хочется поднять в завершение. Хочется, чтобы все сказали, что на самом деле в Москве и в России мешает предпринимательству и что помогает.

Каплан: Мне нравятся люди, нравится лайфстайл, здесь есть энергия, скорость, движение. Приехав сюда в 2004-м, я поняла, что здесь столько всего можно сделать! И скопировать бизнес-модели, и привнести то, чего нет, открыть бизнесы, о которых люди вообще не знают.

Степанов: Помогает то, что ничего нет, ничего, можно все. Возможностей столько, что глаза разбегаются. Мешает — то, что ничего нет. Когда мы делали первый Пикник, мы мечтали собрать московскую версию кэмден-маркета, но было не из кого. Хотели сильную русскую музыкальную программу, и это было невозможно. Ну и так далее.

Мазуренко: У меня очень похожая мысль. У России, наверное, как у любого развивающегося рынка, есть это качество акселерации. В Лондоне и в Штатах — да, у них есть мечта, но у них нет вот этой среды Дикого Запада, там все очень кляклое и вялое. Здесь же любая твоя фантазия увеличивается в сотни раз, и поэтому здесь прет. В Париже в три часа ночи тишина, мне там скучно. А в Москве в три часа утра ты слышишь: «жжжж».

Аметов: И люди в пробке стоят на Тверской.

Мазуренко: Да, это странно, это Византия. Но мне кажется, нет более старомодной позиции, чем «съ*бать отсюда нах*й».

Степанов: Это как в 20 лет уйти на пенсию.

Мазуренко: В принципе можно, но зачем? У нас есть уникальная возможность, которую нужно использовать. 

МЕНЮ: