Говорят, демократическое государство США не давит на вопрос ассимиляции больше необходимого, потому что дети разношёрстных иммигрантов всё равно пойдут в школу и после этих мучительных 12 лет станут полноценными носителями американских ценностей. Думаю, у языковых школ для иностранцев, в одну из которых я поступила, когда приехала, такая опция тоже стоит по умолчанию.

Визу мне помог сделать Michigan Language Center, где я начала познавать американский мир. Сначала нужно было отметиться у секретаря, сдать тест и написать сочинение на тему «Делает ли интернет людей одинокими». Тема — хит любых языковых курсов, сидящий в горле акульей костью.

Школа, узкая, длинная и такая же мрачная, как туннель метрополитена, находится в даунтауне университетского городка, в здании, которое не отличишь от картонных декораций запылившегося американского фильма с историческим сюжетом. Подходя, я заметила за спиной пожилого мужчину, целившегося в то же строение, что и я, и пропустила его вперёд. Через час я узнала, что это наш директор. На собеседовании он сказал, что сразу же понял, что я из России: я ждала, когда он откроет мне дверь, и пропускала артикли в сочинении. К тому же он рассказал, как в студенческую бытность выпивал с профессором Мичиганского университета Бродским и что жертва режима был преимущественно мрачен и после пары рюмок водки заводил сложносочинённые разговоры, которые было проблематично выносить трезвым людям. Так я и начала учиться, единственная русская среди корейцев, бразильцев, арабов и невесть кого ещё.

Говорят, если ты просишь у бога смирения, он пошлёт тебе обидчика. Я отчаянно хотела стать проще и получила квест «Победи ксенофобию в себе». Компания была интернациональная, мой не наученный толерантности организм сопротивлялся, дружила я только с теми, кто мог поддержать меня в этнических шутках. Так, японка Кьоко под конец своего обучения уже сама звонила и радостно сообщала, что нужно встретиться и решить курильский вопрос. Она же рассказала мне, что среди южных корейцев ходит прекрасный слух о том, что я ношу с собой тумблер, потому что пью водку во время лекций.

Какое-то время я водила дружбу с бородатыми арабами с бархатными глазами, спрятанными жёнами и гражданством Саудовской Аравии. Наш локальный союз нефтяных держав распался, когда я пришла в школу с Маген Давид на шее и после сдавленного вопроса, откуда это во мне, коротенько объяснила о своих родственных связях. Путь к ближневосточным сердцам затерялся в дебрях векового непонимания, но на мои ноги под юбкой длины выше колена они всё равно поглядывали. Потом на учёбу в город Энн-Арбор приехали два брата из Албании. Звали их Албан и Арбор (не шутка). Я подошла и спросила, не из России ли они: с таким славянским акцентом они бы составили конкуренцию группе Gogol Bordello. Они сказали: «Фу, Россия! Конечно нет, мы ненавидим русских. А ты откуда?» Выяснив моё гражданство, ничуть не смутились и пригласили выпить с ними пива у них дома, назвав Наташей. С Албанией, конечно, не сложилось. В целом маленькая школа в сердце толерантного мира почти лопалась от переполняющего её расизма, сексизма и недопониманий.

Учителя у нас были преимущественно американцы, и их задачей, помимо самого английского, были попытки нас перевоспитать. Именно они стали проводниками в социальном мире этой страны. Учительница Кери, у которой на лице было написано, что дела идут не очень и довольно давно, вела себя так радостно, будто сегодня нашли лекарство от рака. Громкий Джошуа всегда позитивно орал про грамматику английского: «NO „TO“ AFTER „SHOULD“!» От его голоса болела голова. Потом я встретила его на улице с семьёй. Издалека казалось, что мне навстречу идёт бразильский карнавал, хотя их было только четверо. Саркастичный Кайл, длинный и худой, как телеграфный столб, отличался интересным нравом: он умудрялся нести американские ценности, предлагая нашим арабам сходить и поесть свинины. У арабов дёргался коллективный глаз на каждой его паре: если Кайл не шутил про свинину, то объяснял разницу между «give me a ride» и «ride me» или безапелляционно сообщал девушкам в хиджабах, что если кто-то делит кровать с человеком такого же пола, то это его личное дело.

Я недолюбливала школу, школа не спешила любить меня. Прочных дружеских связей не завязывалось. Пицца-пати и награждение отличников были удачным поводом сбежать в кинотеатр по соседству. Я стала раздражительной, затем — нелюдимой, а потом всё прекратилось. К школе я начала относиться индифферентно и в то же время стала увлекаться антропологией и много по этой теме читать.

Я узнала, что в горах Тибета женщина может выйти замуж за нескольких мужчин сразу, главное, чтобы они были братьями. Что в Африке есть племена, где женщины кормят детей грудью до шести лет. Что в племени вудуабэ красивый мужчина  — это самый высокий и с белыми, как яйцо, зубами. Что карго-культ Джона Фрума кажется абсурдным только на первый взгляд. Что люди очень разные и живут по схемам, которые не возникли просто так.

Однажды на перемене мы обсуждали трагичную проблему смерти близких. Всем было одинаково больно вспоминать и думать, что ушедшие люди — это дыра в твоём мире, которую ничто и никогда не заполнит. Эта беседа, конечно, решила многое, потому что в эти короткие пять минут всё в моей голове наконец-то прояснилось, хотя для кого-то эти вещи очевидны и без всяких языковых школ. Никакого «другого» нет. Любовь, смерть, нищета, радость, мать, сын, предатель и друг — это всегда одно и то же и в глухой деревне в Африке, и в Сеуле, и у берегов Байкала, где я бросила бывшую жизнь. Мысль о том, что я — человек, живущий в рамках условностей и ограничений, не только нанесла сокрушительный удар по самолюбию, но и сделала свободнее. Шутить о национальностях я не перестала, но и думать, что правильно — это только как у меня, больше не получалось. Универсальные законы всё равно существуют вне зависимости от гражданства, религии или пола.

В декабре я поступила в колледж на антрополога и выписалась из этой интернациональной тусовки, со временем обретя другую. У меня есть друзья из Черногории и Греции, Ливана и Перу. Лучших подружек у меня две. Сногсшибательно красивая Оля с Украины и талантливый композитор Дония из Палестины. Иногда люди удивляются, как я дружу с первой, такой идеологически неправильной, и со второй, когда мой брат вот-вот станет солдатом ЦАХАЛа. И я опять вспоминаю, что «чужой» — это выдумка. Иногда хожу мимо школы. Ребята выходят покурить на переменке. Однажды меня остановил новенький из Южной Кореи: друзья ему сказали, что я русская. Он широко улыбнулся и спросил, ношу ли я с собой водку в тумблере. Приятно остаться в школе главным героем такой нелепой легенды.